Утром на берег пришёл старейшина Третьяк с домочадцами,пришли с дальних выселок прочно обстроившиеся погорельцы-корелы с бойкимисыновьями и любопытными дочками, трое весинов с жёнами. Урмане вынесли скорабля хорошее крашеное сукно и стеклянные кубки, торг затеплился понемногу.Хёвдинг разговорился с красавицей Третьяковной. Он, оказывается, хорошо зналпо-словенски. Он не скрывая любовался Голубой. Вот подозвал одного из своих;белобрысый парень, кивнув, убежал на корабль и принёс ожерелье. Мне до старостине подарят такого. Неведомый мастер составил его из нарядных переливчатыхбусин, украшенных полосками и глазками, одна бусина была даже зелёная, зелёныедорого стоили… Я видела, какой ревностью налился стоявший с отроками Некрас. Набелой шее Голубы следа больше не было от его поцелуев, серебряное запястьеблестело, прихваченное плетёным шнурком. Родится мальчишка и будет считатьсясыном вождя. Хотя бы Голуба к тому времени год уже как была замужем заНекрасом. Или за кого ещё там строгий батюшка сговорит…

Урмане показались мне очень похожими на датчан, я слушала ихречи и многое понимала, хоть выговор был немножко иной. Я не знаю, кторассказал нашим пленникам о повелении ладожского князя. Три дня назад я перваязабежала бы обрадовать. Они вчетвером покинули клеть и вышли на берегпотолковать с урманским вождём, и черепа над воротами проводили их пустымиглазами.

День был ослепительный, настоящий осенний, синий и золотой.Наверное, Хауку показалось скучно в клети одному, он в первый раз сам поднялся,выбрался на волю. Я увидела его сидящим на пороге, у ободверины, он жмурился наяркое солнце, он был такой слабый и тощий после болезни, и под рубахойпроткнутая грудь была натуго перевязана… мне сделалось не по себе. Я дажеобижена им была в точности как во сне. Сейчас молвлю – свисти, покуда нетреснешь, – а он и ответит: я говорил не о тебе…

Датчанин смотрел весело, он думал, я подойду, хотел, должно,похвастаться вернувшейся удалью… Тут на крылечке дружинной избы явил себяМилонег. Он только что проснулся и, зевая, почёсывал заросшую железным волосомгрудь. Надорванный ворот рубахи был противно засален.

– Вот это Грёндель, – выдохнул Хаук почтиблагоговейно. Мне тотчас понравилось незнакомое слово, напомнившее о каких-толязгающих челюстях, лучше имени подходило оно приезжему гридню… Маленькиемедвежьи зрачки обратились на викинга.

– Как ты меня назвал?

– Гренделем, – ответил Хаук спокойно, только глазабыли как две ледышки. Точно так он говорил и с воеводой, выторговываяпобратимам пощаду, а себе – маковку обтёсанного столба левее ворот. Но Милонегне обиделся. Откинул косматую голову и захохотал на весь двор, испугав птиц,что-то клевавших на земляной крыше.

– Гренделем! – сказал он, отсмеявшись. –Хорошее назвище! Гренделя не мог одолеть ни один из вас, датских обжор. Дляэтого понадобился гёт…

Две синие льдинки вспыхнули недобрым огнём. Я знала, чтосовсем больной ещё Хаук не побоится ответить, и торопливо вмешалась. Я подошлак Милонегу:

– Сними рубаху-то. Я бы зашила.

Он смерил меня взглядом. Он хмыкнул:

– По-моему, тут девкой запахло.

Мне не дано было морозной гордости Хаука. Сейчас ушинальются малиновой кровью, потом всё лицо. А Милонег лениво добавил:

– Я не говорил ещё, чтобы ты мне нравилась.

Я сказала:

– А и ты мне не люб. И как от тебя пахнет, мне тоже ненравится. Только вождю больше чести, когда у него воины баню не забывают.

Он скривился, как от зубной скорби:

– Умных девок мне только здесь не хватало…

Вот так ссорятся, подумала я обречённо. Вот так и роняютголовы наземь. Я отмолвила:

– Не скоро ли, гость, начал распоряжаться? Я здеськметь, а ты кто, не ведаю.

Мне помстилось, он думал сказать уже непоправимо обидноеслово, вроде того, что с умными девками рассуждать всё же лепше на сеновале… ноглянул поверх моей головы, увидел что-то и промолчал. Стянул через головуразившую немытым телом рубаху, скомкал, решил было бросить мне в ноги,передумал и протянул, как достоило. Я ещё носила игольник хорошей весскойработы, заткнутый катышком шерсти, – подарок братьев Яруна. Я взяла рубахуи оглянулась. На крыльце дружинной избы стоял воевода. Стоял и смотрел на насбезо всякого выражения, и вид у него был – только под одеялом лежать.

– Я не буду ни с кем ссориться, Бренн, – сказалМилонег так просяще и виновато, что я почувствовала себя отомщённой. Поистине,лишь струйки недоставало. Вождь не ответил. Через двор к нему шёл ГуннарЧёрный, урманский вожак. Шёл, наверное, говорить о выкупе за датчан.

– Дедушка, что такое Грендель? – спросила явечером. Вечера стали совсем холодными, мы часто теперь коротали их у очага, атут пошёл ещё дождь – угасло ясное утро, как и не видали его. В доме былотепло, Арва спала у хозяйского места, молодой пёс уморил её совершенно, худыелапы подрагивали, продолжая бежать. Неутомимый Гелерт, повеселевший и сытый,ходил от воина к воину, виляя хвостом. Я краем глаза следила: не нашлось, ктоотпихнул бы щенка. Так на свадьбах испытывают женихов. К Милонегу Гелерт неподходил.

Сегодня тесно было по лавкам. Собрались свои дружинные, людиВольгаста и даже урмане. Грех не посидеть у огня в дружеском доме. Толькобывшие пленники, рады-радёшеньки, слушали шёпот дождя сквозь полог кожаногошатра, лежа под скамьями на лодье урманской. Без выкупа забирай, коль охота,сказал Гуннару Чёрному вождь. Не бывало ещё, чтобы я датчанина отпустил живогоза серебро…

Мы с Блудом сидели подле старого сакса, а за спинойпобратима, поджав ноги, притихла корелинка Огой. Дружинный дом – это негридница, красных девок отсюда не прогоняют. Огой только что уложила малышейспать и пришла взглянуть на гостей. Теперь ей было полегче – Вольгаст привёзназваной сестре в подарок чернавку. Корелинка забоялась, увидев скопом стольконароду, рыжих кудрей не видать было из-за плеча новогородца. Блуд вроде незамечал её там, ухом не вёл, но плечи как будто сделались шире, и взгляд былочень спокойный. Он вынул её из трюма на пленной лодье. Она знала его хозяином,старалась услужить, чем могла. Я помнила. Блуд вначале отмахивался. Потомперестал.

– Грендель был старым чудовищем, – сказал мойнаставник. – Он жил в топи болота, где с начальных времён сохранился лазна тот свет, в мир великанов… Таких мест повсюду хватает, только не всемудаётся их вовремя распознать. Один датский конунг и выстроил себе домнеподалёку. Хрóдгар, вот как звали вождя. Грендель по ночам таскал унего воинов и пожирал. Он был заклят против оружия, и много добрых мужейпогибло без славы, пока гёт Бёовульф не вырвал Гренделю лапу, отчего тот ииздох. Это было давно. Я слышал про Беовульфа славные песни, ведь я жил тамнеподалёку. Именем Гренделя датчане до сих пор пугают детей.

– Моим тоже, я думаю, – проворчал Милонег,слышавший наш разговор. – Даже странно, что раньше никто не додумалсяпрозвать меня Гренделем, только этот сизоволосый!